С юридической точки зрения после смерти своего отца он был графом, но до конца жизни по привычке назывался маркизом и под этим титулом вошел в историю. От его фамилии был образован термин «садизм», хотя сам он не был садистом ни в психиатрическом, ни в бытовом смысле. Представляем вашему вниманию подробную биографию Маркиза де Сада.

В своих книгах он насмехался над добротой и состраданием, но на деле защищал даже тех, кто причинял ему зло. При жизни он 27 лет провел в заключении без суда по произволу сначала короля, потом императора, а после смерти его подвергли тщательному судебному разбирательству: рассматривался вопрос, являются ли тексты де Сада оскорблением общественной морали, и осудили: четыре его романа оказались в списке запрещенных во Франции книг. Он мечтал, что имя его «изгладится из памяти людей, за исключением, однако, небольшого числа тех, кто любил меня до последней минуты и о ком я уношу в могилу нежнейшие воспоминания», однако его помнят вот уже третье столетие. Одни считают его чудовищем, другие — проповедником зла, третьи — тоже проповедником, но уже небывалой свободы личности, тогда как он не был никем из этого списка.

«Моя манера мыслить не принесла мне несчастий. Их причиной стали мысли других»

Это даже удивительно… Первая часть жизни Донасьена де Сада прошла в те времена, когда Францией правил Людовик XV, получивший в народе нежное прозвище «Возлюбленный», — правитель, которому его постоянные фаворитки в огромных количествах поставляли для сексуальных утех (в том числе крайне жестоких) невинных девушек и даже маленьких девочек. Аристократия и дворяне отнюдь не отставали от короля как в распутстве, так и в жестокости. Так, брат короля состоял в инцестуозных отношениях со своей дочерью и для удобства отравил ее мужа. А кузен короля развлекался тем, что стрелял из ружья по кровельщикам, чинившим крыши. Французская революция показала, что меры человеческой жестокости практически не существует. У некоторых ее жертв была возможность встретить смертную казнь за незначительный проступок с достоинством. Например, поэт и журналист Андре Шенье имел храбрую неосторожность написать цикл статей, в которых убедительно доказывал, что статус Конвента и Конституция не позволяют судить короля, можно лишь отрешить его от власти.

…Когда Андре Шенье и его друга везли гильотинировать, они вместо молитв декламировали монологи Федры. Но далеко не каждый мог рассчитывать, что его просто отволокут к гильотине. Принцессу Марию-Терезу-Луизу Савойскую де Ламбаль, вина которой состояла только в том, что она была подругой королевы Марии-Антуанетты, толпа терзала четыре часа, вырывая зубы и буквально отрывая части тела. Несчастную женщину приводили в себя, чтобы она могла «лучше почувствовать смерть», и продолжали измываться над ней. Затем ей вспороли живот, а отрезанную после смерти голову надели на пику и носили по городу. Все это проделали обычные обыватели, горожане Парижа. После короткого и жестокого правления Директории к власти пришел Наполеон Бонапарт, который кроме собственной страны утопил в крови еще и Европу.При всем этом символом зла в историю почему-то вошел человек, по согласию занимавшийся нестандартными видами секса со взрослыми женщинами-проститутками, которым он по договоренности щедро за это платил.

«Бессердечность богатых узаконивает дурное поведение бедных»

Донасьена де Сада трудно назвать приятным человеком. Он был крайним эгоистом, нытиком, воспринимал все хорошее, что для него делали, как должное, и злился, когда не получал того, что хочется. До конца дней он остался капризным, скандальным, обожал эпатировать людей и не хотел отвечать за свое поведение. Был резким, ядовитым, охотно обижал и не понимал, почему на него обижаются. Но все эти противные качества не делают из него монстра, которым его часто пытаются представить.

В 1740 году у богатой и знатной четы де Сад родился сын Донасьен Альфонс Франсуа.

Времена Средневековья, когда христианство еще не успело до конца оттеснить одобряемое в Античности детоубийство, в Европе уже миновали. Наступил период, когда от детей избавлялись более гуманным способом: все, кому позволял доход, с первых дней жизни отсылали чад на несколько лет кормилицам, а потом в услужение, в монастыри или просто на воспитание родственникам или в другие семьи. Большинство адаптировалось или, по крайней мере, не осознавало страха и тоски покинутости, свойственных людям этой эпохи. Может быть, именно поэтому философия этого времени проникнута идеей богооставленности, отсутствия Бога — ее легче воспринять людям, забытым родителями.

Донасьен де Сад не был исключением из правил: родители не любили его. Не любили они и друг друга. Жан-Батист де Сад и женился-то на Мари-Элеонор, чтобы иметь возможность беспрепятственно посещать свою любовницу Каролину-Шарлотту де Конде, в доме которой жила его супруга.

Хотя де Сад не рос в родительском доме, он в достаточной мере реализовал семейный сценарий: его отец женился на его матери по расчету (пусть и не денежному), всю жизнь изменял супруге с постоянными и случайными любовниками и любовницами и даже задерживался полицией за непристойное поведение — попытку купить мальчика для утех. После долгих лет долготерпения жены дело кончилось разводом. Практически все это случилось и с тем, кого мы сегодня называем маркизом де Садом.

Вот только де Сад-старший, в отличие от сына, выходил сухим из воды: никто не считал его поведение каким-то очень уж порочным или хотя бы из ряда вон выходящим, ведь так жило большинство аристократов. Маленького мальчика Донасьена не замечали родители и исступленно баловала бабушка, в дом которой он переехал, и тетушки по отцу (их у него было пять) — способ воспитания, который еще никого не сделал лучше. К сожалению, попустительство не утоляет потребности в любви, интеллектуально и эмоционально маленький Донасьен был одинок. Бессознательно он, очевидно, очень нуждался в контакте с родителями. Вероятно, именно поэтому он всю жизнь хранил рукописи, письма и дневниковые записки отца и часто их перечитывал. Ребенком он был лишен даже такого контакта с отцом, а мать настолько не принимала участия в сыне, что позже он питал добрые сыновние чувства к тетушкам и бывшей любовнице отца, относившимся к нему гораздо более по-матерински, чем его родительница.

Через некоторое время граф де Сад распорядился, чтобы Донасьена отдали на воспитание его брату аббату Полю Альдонсу де Саду. Это был высокоинтеллектуальный человек, любивший племянника. Он привил мальчику интерес к литературе, истории, географии, теологии и философии, дал ему прекрасное образование, но… «Хотя он и священник, вместе с ним всегда проживает парочка шлюх. Похож ли его замок на сераль? Нет, он напоминает гораздо более замечательное заведение: бордель», — отрекомендует дядину обитель Донасьен. Атмосферу дома, где дядя встречался с многочисленными любовницами, никто в наше время не счел бы подходящей для ребенка. Можно предположить, что в это время Донасьен де Сад и решил, что религия и нравственность — это одно большое притворство, именно этому научили его своим примером взрослые.

«Когда-нибудь, когда изучение анатомии продвинется, появится возможность связать поведение человека и его пристрастия»

Пять лет спустя десятилетний маркиз де Сад по распоряжению отца отправится в Париж, где поступит в коллеж Людовика Великого, известный многими яркими выпускниками, начиная с Сирано де Бержерака, заканчивая Дидро и Вольтером. Обучение было интересным и престижным. Во время учебы он серьезно проникся театром: ему нравилось писать пьесы, ставить их и играть на сцене. Кроме того, ему нравилась театральность, воплощенная в жизни, что сыграло в его судьбе немалую роль…

Именно в коллеже де Сад познакомился с процессом, позже ставшим важной частью его сексуальности, — порка в то время была обязательной частью обучения. Люди, подвергающиеся регулярной порке в юном возрасте, нередко испытывают кроме физических и душевных страданий сексуальное возбуждение, а порой и сексуальную разрядку. Постепенно яркие ощущения закрепляются, входя в привычку, и становятся необходимой составляющей удовольствия. Регулярные порки, которым Донасьен де Сад подвергался с 10 до 14 лет, заметно повлияли на формирование его интимной жизни: впоследствии во время полового акта ему нередко хотелось, чтобы его секли, и сечь самому. Кроме того, ему нравилось, когда присутствуют свидетели. Довольно очевидно, что это воспроизводило ситуацию публичного наказания на глазах у других учеников, к которому мальчики привыкли в коллеже. Дела графа де Сада шли плохо (он растранжирил немалое семейное состояние), поэтому после коллежа он отправил сына не в академию или университет, а в армию. Семилетняя война, в которой маркиз де Сад принял участие, показала, что шестнадцатилетний Донасьен — храбрый офицер. Правда, гибель и страдания людей не доставляли юноше никакого удовольствия. В боях он был смельчаком, а при зрелище бесчинств в завоеванных городах чувствовал отвращение и буквально заболевал. В мирное же время он заводил массу романов, слыл дамским угодником и повесой. Смелости для военной карьеры недостаточно, нужна способность к дисциплине, а с этим у безалаберного и ненавидящего ответственность Донасьена были огромные проблемы. В армии ценили его храбрость, но от него было так много проблем, что, когда после войны он демобилизовался, никто его не удерживал. Теперь маркиз де Сад мог рассчитывать на небольшой доход от наместничества в нескольких провинциях, которое он получил по отцовской протекции. В это же время Жан-Батист решил женить сына на богатой девушке и энергично занялся поисками подходящей кандидатуры.

«Бунтарь, не признающий ни законов, ни авторитетов», Донасьен де Сад, вообще говоря, был для вольнодумца удивительно покладистым сыном. Коллеж? Отлично, коллеж. Армия? Что ж, значит, армия. Жениться? Пусть будет женитьба.

Да и выхода особого не было: маркиз де Сад не умел и не хотел старательно делать карьеру, по своему складу он явно был свободным художником. А помочь ему в продвижении по социальной лестнице было некому: у отца дела шли неважно, матери давно не было до него дела, близких друзей он, с детства воспитывавшийся в одиночестве, заводить не научился. Так что женитьба была данью не только покладистости, но и действительной необходимости.

Семейство де Монтрей было ниже по происхождению, но неизмеримо богаче де Садов. Процветающий месье де Монтрей служил председателем Налоговой палаты, однако настоящей главой семьи была его властная жена Мадлен.

Двадцатитрехлетний Донасьен де Сад женился на их старшей дочери, двадцатидвухлетней Рене-Пелажи — высокой, темноволосой и миловидной. Она много читала, отличалась большой скромностью и совершенно не умела ценить себя. В жениха Рене-Пелажи искренне и безоглядно влюбилась, и это было ее несчастьем. Донасьена же постигло другое несчастье: он влюбился в младшую сестру своей невесты Анн-Просер. Это была кокетливая и очень энергичная шестнадцатилетняя барышня, которая отвечала Донасьену де Саду взаимностью. Однако супруги Монтрей решительно воспротивились, когда маркиз заикнулся, что хотел бы связать свою жизнь с их младшей дочерью вместо изначально предназначавшейся ему Рене-Пелажи. Почему? Кто знает. Может быть, считали, что сначала следует выдать замуж старшую, может быть, полагали такую «замену» незадолго до свадьбы скандальной.

Преступление и наказание

Прежде чем рассказать о преступлениях маркиза де Сада и наказаниях, за ним последовавших, хочется отметить, что в жизни у него был период, когда он мог бы воплотить самые дикие и разнузданные фантазии о сексе и насилии. Во время Французской революции вчерашние добропорядочные горожане и селяне демонстрировали все грани того, что без всяких натяжек следует назвать садизмом. Твердо и доподлинно известно, что «жестокий и порочный» маркиз де Сад ни разу не изнасиловал ни одну женщину и не только не убил ни одного человека, но даже не подписал ни одного смертного приговора, когда находился в должности присяжного революционного трибунала, а затем председателя секции Пик. Какими бы ни были его фантазии и тексты, он не любил жестокость в реальной жизни и всячески ей противоборствовал, спасая, а не уничтожая людей, защищая, а не пытая.

Единственной формой «насилия», которая ему нравилась, было применение плетей или розг во время секса — он хотел, чтобы его хлестали и чтобы он хлестал. Речь не шла о чудовищных избиениях, Донасьену нравилось, когда обе стороны наносили несколько ударов, количество которых заранее оговаривалось. Оговаривалось и то, чем партнеры будут хлестать друг друга; чаще всего де Сад предоставлял выбор женщине.

Как уже было сказано выше, для этого он договаривался об услугах с проститутками — отчасти потому, что его больше привлекали женщины из простонародья, отчасти потому, что в перечень услуг большинства публичных домов входили плети и розги, считавшиеся вполне приемлемым возбуждающим средством.

Тогда почему обслуживавшие его проститутки заявляли на него в полицию? Особенно если в самом факте взаимного хлестания розгами или плеткой не было чего-то пугающего и дикого? Почему полиция (которая обычно защищала аристократов) всегда принимала сторону обвинительниц, даже когда обвинения звучали не слишком правдоподобно? И почему, наконец, даже если женщины забирали заявление, дело против маркиза не прекращалось?

Ответ на первый вопрос, скорее всего, кроется в личности самого Донасьена де Сада. Он обожал игру, театрализованное представление, спектакль, причем любил это и на сцене, и в жизни. Маркизу де Саду недостаточно было получить и нанести оговоренные семь ударов плеткой. Он хотел разыграть полноценную и захватывающую ролевую игру с «демоническими страстями» и сильными эмоциями.

Надо думать, маркиз де Сад, во-первых, переигрывал. Это было ему свойственно и в литературе, и в жизни, и в переписке, недаром же все его тексты полны самых невероятных преувеличений, во-вторых, он сильно переоценивал способность женщин, очень отличавшихся от него и интеллектом, и темпераментом, и пристрастиями, подыграть ему.

Женщины, рассчитывавшие на обмен десятком ударов розгой, пугались представления, которое принимали за подлинное безумие опасного сумасшедшего. Скорее всего, большинство из них всерьез полагали, что их жизнь в опасности. Парадокс заключался в том, что в отличие от обходительных кавалеров-аристократов, которые внезапно превращались в монстров, жертв которых больше никто не видел, вполне безопасный Донасьен де Сад монстра убедительно разыгрывал. Делал-то он строго то, что оговаривалось, но подавал это в весьма экзотической и пугающей упаковке.

В пользу этой версии говорит то обстоятельство, что после развода Донасьен де Сад свяжет жизнь с актрисой Констанс Кенэ — женщиной, которая разделяла не только его сексуальные предпочтения, но и его страсть к игре, к представлению. С ней Донасьен проживет в полном согласии до самой своей смерти.

«Злословие всегда идет рука об руку с клеветой»

Первый раз жалобу подала Жанна Тестар. На улицах европейских городов нередко встречались бедные молодые женщины, для которых проституция была не постоянным заработком, а вынужденным приработком, и днем Жанна делала веера, вечером оказывала сексуальные услуги через публичные дома. Согласно ее заявлению клиент, уединившись с ней, кричал, что Бога нет, вел опасные речи и декламировал богохульные стишки. Кроме того, он хотел, чтобы они отхлестали друг друга плетью. Получив гонорар, Жанна побежала в полицию и рассказала, что чудом освободилась из его страшных лап. За богохульство полагалась смертная казнь, но король помиловал маркиза, и тот был заключен в тюрьму на 15 дней.

Примерно в это время в личную жизнь маркиза де Сада вмешалась его теща мадам де Монтрей. Мадлен де Монтрей не считала, что в утехах зятя на стороне есть что-то из ряда вон выходящее, — шалости озорника-аристократа, не более! Так жило большинство мужчин его круга. Но постепенно мадам де Монтрей все больше волновалась за счастье дочери и репутацию семьи. Кроме того, у супругов де Сад появились дети, которых бабушка обожала. И ей все больше хотелось приструнить их отца: властная женщина, привыкшая к полному подчинению мужа и дочерей, она считала, что пора ей перевоспитать и зятя.

А зять, что и говорить, был беспокойный. Чего стоил совершенно дикий случай, когда он по делам приехал с любовницей-актрисой в свое поместье и перед своими крестьянами и местным светским обществом выдал эту женщину за… свою жену. Причем его дядюшка-аббат, которого религиозная мадам де Монтрей очень уважала, к ее ужасу, поддержал игру племянника. Гадкая и унизительная ситуация, что и говорить. Энергичная Мадлен де Монтрей взялась за перековку семейных кадров. Для этого она, во-первых, прибегла к долгим нравоучениям. Во-вторых, сговорилась с инспектором Марэ из полиции нравов, который арестовал де Сада первый раз. Теперь маркиз был под надзором властей, и все, что с ним происходило, мгновенно докладывалось его теще. Стоит ли говорить, что и воспитательные беседы, и надзор дико разозлили молодого мужчину. Правда, суровая теща ненадолго смягчилась, когда Донасьен де Сад потерял отца, но это было затишье перед бурей.

Второй раз де Сада арестовали, когда вдова кондитера Роза Келлер, собиравшая милостыню на улицах, обратилась с жалобой на похищение и изнасилование. Рассказ ее был таким: сначала маркиз предложил ей предоставить сексуальные услуги за деньги, а когда она сказала, что не такая, он, через запятую, нанял ее горничной. Не ожидая дурного, она поехала в его дом, где маркиз избил ее плеткой, потом смазал ее раны и угостил завтраком.

Ей удалось бежать из обители порока, и показания о перенесенных ею страданиях охотно подтвердили двадцать уличных прохожих, которых не было на месте преступления. С трудом верится, что женщина, которой только предложили оказать сексуальные услуги, согласилась тотчас поехать в дом к мужчине, сделавшему такое предложение, если она не собиралась его принимать. Скорее всего, Роза Келлер, как и Жанна Тестар, хотела подработать, но фантазии маркиза напугали ее. Арестованный де Сад недоумевал: зачем надо было лезть в окно, когда можно было взять заранее оговоренные (он настаивал на этом) деньги и спокойно выйти через дверь?

После этой истории каждый получил свое: Донасьен — короткий тюремный срок и штраф (потом он уехал в свое поместье, где ставил театральные постановки), Роза Келлер — огромные отступные, после которых забрала заявление (что не избавило де Сада ни от тюрьмы, ни от штрафа), а молва и пресса — великолепную жертву. Газеты и обыватели рассказывали, не жалея черных красок, как зловещий маркиз похитил бедную, но честную женщину, избил, изрезал ланцетом, залил раны ядовитым обжигающим зельем и собирался, хохоча, терзать жертву дальше (всем известно, что он уже замучил насмерть множество женщин! Поговаривали даже, что маркиз потрошил несчастную в собственном анатомическом театре!), если бы ей не удалось хитростью бежать от истязателя.

Шло время. У Донасьена и Рене-Пелажи рождались дети, на которых де Сад обращал не больше внимания, чем его родители на него. Маркиз совершил путешествие в Голландию. Затем возобновил армейскую службу и дослужился до полковника.

А потом… Четыре проститутки — Мариетт Борелли, Роза Кост, Марионетта Ложе и Марианна Лаверн — согласились поучаствовать в оргии маркиза и его лакея. Оргия шла ни шатко ни валко: маркиз, о котором ходили самые дурные слухи, пугал девушек самим своим присутствием, его пафосные разглагольствования и розги только нагнетали обстановку. Участницы оргии ныли, что им все не нравится, и бегали к кухарке пить кофе. Не самая эротичная обстановка. Тогда маркиз, рассчитывавший на продолжение, угостил девушек конфетами с афродизиаком — шпанской мушкой. Это средство было не слишком действенным и относительно опасным — переев, можно было и отравиться. Две девушки отказались, две поели. Оргия завершилась своим чередом. Разочарованный маркиз заплатил несколько меньше, чем рассчитывали девушки, так как считал, что получил куда меньше, чем рассчитывал, и уехал по делам. А две девушки почувствовали себя плохо (они таки отравились шпанской мушкой!) и обратились в полицию. Никто не сомневался, что чудовищный де Сад прибегнул к мышьяку (и, видимо, будучи полным идиотом, перед этим представился всем присутствующим своим настоящим именем), но, к общему удивлению, никаких следов яда в рвоте пострадавших не обнаружилось. Девушки в короткий срок выздоровели, но до этого успели рассказать полиции, что зловещий маркиз не только покушался на их жизни, но и занимался сексом со своим лакеем. Маркизу де Саду и его слуге было предъявлено обвинение в содомии и… в покушении на убийство. Обоих приговорили к смертной казни, а так как осужденных на суде не было, то… казнили их соломенные чучела. Маркиз мог попытаться оспорить приговор, или ему пришлось бы жить вне закона: он лишался всех прав, словно мертвец. Надеясь, что все образуется само собой, легкомысленный де Сад некоторое время путешествовал по Италии, затем тайно жил в своем поместье, и вот тут он загнал последний гвоздь в крышку своего гроба: у него все же начался роман с Ани-Проспер, сестрой Рене-Пелажи.

После этого мадам де Монтрей решила, что единственным выходом для семейного спокойствия будет упечь зятя за решетку. Сначала по ее настоятельной просьбе зятя схватили во время путешествия по Сардинии и поместили в крепость. Он просидел там без суда и следствия без малого пять месяцев и сбежал.

Его нашли во Франции и снова посадили в тюрьму. После полутора лет заключения кассационный суд пересмотрел его дело и признал невиновным в покушении на отравление. По решению суда маркиза должны были выпустить. Но мадам Монтрей только-только вздохнула с облегчением, избавившись от непредсказуемого зятя, и не собиралась сдавать позиции. Она добилась особого приказа, опиравшегося исключительно на королевский произвол, без всякого судебного решения, согласно которому Донасьена де Сада на неопределенный срок оставили под стражей.

«Тот, кто желает в одиночку бороться против общественных интересов, должен знать, что погибнет»

«Нет, тюрьма меня сломила, уничтожила. Я здесь уже так давно! (…) Вы не знаете, что такое семнадцать месяцев тюрьмы, — это семнадцать лет, семнадцать веков! (…) Это слишком много даже за те преступления, которые язык человеческий называет самыми гнусными именами. Так сжальтесь надо мною и испросите для меня — не снисхождения, а строгости, не милости, а суда; судей, судей прошу я; в судьях нельзя отказать обвиняемому», — сказал инспектору в замке Иф вызывающий неизменное сочувствие читателя Эдмон Дантес, ставший потом графом Монте-Кристо.

То же самое мог бы сказать и маркиз де Сад. С той только разницей, что живой человек Донасьен де Сад в отличие от литературного персонажа провел в стенах разных тюрем не 17 месяцев, а 14 лет — с 1776 по 1790 год. Он оставался там просто потому, что мадам и месье де Монтрей так было удобнее: мало ли что еще он может сделать?

Условия содержания были разными. Это могла быть комфортабельная комната с хорошей пищей или плохонькая и неудобная камера, где заключенного морили голодом и поили водой из стоячего водоема. Но в любом случае это была тюрьма.

В заключении маркиз де Сад написал большую часть своих романов.

Вполне понятно, почему многие читатели и исследователи находят произведения де Сада отвратительными: в них и нет почти ничего другого, если только воспринимать эти тексты как реальную историю или как проповедь определенного образа жизни. Многие считают, что маркиз создал желанный ему садистический мир, полный жестоких наслаждений. Однако, как показывала практика, к такому миру он не стремился. Донасьен де Сад был уверен, что мир и социум несправедливы и лицемерны как в целом, так и по отношению лично к нему.

И он всячески развивал эту тему в своих текстах. Пожалуй, он казался себе гораздо больше похожим на обвиненную в преступлениях, которых она не совершала, невинную Жюстину из своего романа «Жюстина, или Несчастная судьба добродетели», чем на преуспевающую, благополучную садистку Жюльетту из «Истории Жюльетты, или Успехов порока».

Слова, сказанные о Жюстине: «Процесс против несчастной женщины, у которой нет ни кредита, ни протекции, совершенно предрешен во Франции, где считается, что бедность совершенно несовместима с добродетелью.…» — в общем можно отнести и к самому де Саду. У него тоже не было защиты в виде денег или покровителей, поэтому большую часть жизни он провел за решеткой за преступления, которых не совершал. Хотя, конечно, он не был невинным и кротким существом.

Нередко тексты де Сада трактуются как предшественники ницшеанской философии — эдакий вызов нравственности, добродетели, человечности и в конечном итоге Богу. Но гораздо больше похоже, что это ожесточенный вопрос порочному миру, лицемерно притворяющемуся добродетельным: «Где справедливость? Где сострадание? Где доброта?»

Еще одной причиной написания его напичканных жестокостями романов, скорее всего, была агрессия, которую он не мог не чувствовать. Он сидел в тюрьме, без суда и следствия, по более чем идиотическим обвинениям, жизнь проходила мимо, причем безвозвратно терялись ее лучшие годы. Анн-Проспер умерла от аппендицита. Жену он безумно ревновал, что выглядело особенно странно, учитывая его собственные измены и ее неизменную заботу и поддержку. Измучившись его хамством и несправедливыми упреками, она не выдержала и ушла в монастырь, а затем развелась с ним. Человек, привыкший жить в прекрасных условиях, был лишен всех удовольствий, доступных свободному. Все это произошло из-за прихоти и вседозволенности женщины, которая уже испортила ему однажды жизнь, запретив жениться на Анн-Проспер.

В письмах жене он изливал тонны яда и ненависти на тещу. Если принимать на веру все, что он писал в раздражении, то не приходится сомневаться — он расправился бы с людьми, которые засунули его за решетку, так, что все садисты мира содрогнулись бы. «Нет, я никогда не прощу тех, кто предал меня, и не удостою их ни взглядом, пока я жив. Если бы мое дело продолжалось в течение полугода или даже года и это было бы той ценой, которую я должен был бы за это заплатить, — да, тогда я, возможно, и забыл бы; но когда это подрывает как мой рассудок, так и мое здоровье, когда это навсегда покрывает позором меня и моих детей, когда, одним словом, это приводит — как вы увидите — к самым ужасным последствиям в будущем, те, кто каким бы то ни было образом приложили к этому руку, — двуличные, лицемерные лжецы, которых я буду ненавидеть всем сердцем и душою до своего смертного дня. (…) Заверяю вас, что, если бы я мог это сделать, первый закон, который бы я установил, гласил бы, что президентшу (так он называл мадам Монтрей) следует приковать к столбу и сжечь на очень медленном огне».

Он придумал мадам де Монтрей десятки изощренных казней и все их описал. Однако на деле, когда ему представилась блестящая возможность поквитаться, он не только не причинил этим людям зла, он защитил их. В первые дни Французской революции «узник деспотизма» гражданин Сад был освобожден. Мадам де Монтрей негодовала и искала способы засадить его уже при новом режиме, но в этот раз ей не посчастливилось. А спустя некоторое время гражданину Саду предложили должность председателя секции Пик: теперь он был волен казнить и миловать.

Супруги де Монтрей жили как раз в его секции. И Донасьен, в фантазиях придумавший для тещи все возможные и невозможные пытки и казни, в срочном порядке внес имена тестя и тещи в список невиновных лиц, ни при каких обстоятельствах не подлежащих уничтожению.

Так что де Сад просто письменно выплескивал злость. А зол он был не только на тещу. Вся мизантропия человека, заклейменного преступником, живущего в изоляции и подвергающегося издевательствам, вылилась на страницы его текстов. Как всегда, Донасьен де Сад винил кого угодно, только не себя.

Он проклинал семейственность, поставившую его в зависимость от отца и тещи, и, не жалея кровавых красок, изливал на бумагу сцены расправы родителей над детьми и издевательств детей над родителями. Поносил Церковь, в которой лицемерные священники делали все то, за что осуждали других. Обвинял общество, где развратничающие в одинаковой степени получают тем не менее разное наказание. И изливал на бумагу идеи попрания всех законов нравственных и человеческих. Короче говоря, выпускал пар.

«Никто не вправе руководить поступками другого»

О маркизе де Саде часто говорят, что он рисует привлекательную картину порока. Отнюдь нет! Его тексты — это, скорее, почти издевательское, гротескное нагромождение противных сцен жестокости и распущенности.

В какой-то момент, если все же заставить себя продираться через этот гипертрофированный текст, возникает ощущение, что автор глумится и над обывателем, которого шокируют эти сцены, и над собственными развращенными персонажами, у которых появляются сотни, да что там, тысячи, нет, десятки тысяч жертв и любовников обоего пола (как-то невольно вспоминается курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, 35 тысяч одних курьеров!»), громоздятся самые нелепые и необъяснимые предательства и преступления, заканчивающиеся тем, что садисты самозабвенно истребляют друг друга, прибегая к казням, зачастую подчеркнуто гротескным. А как еще можно назвать сцену, когда распутные подружки сбрасывают свою товарку в жерло Везувия? Крайне несправедливо считать, что Донасьен де Сад создал жестокий мир, который описывал, из головы. Он прекрасно видел, на что способны люди, независимо от того, аристократы они или простые люди. Французская революция покажет, что порядочные обыватели, которые вчера ужасались поведению распутного маркиза и, разумеется, никогда не читали его текстов (хотя бы потому, что те еще не были опубликованы), способны на такие жестокости, каких де Сад не мог даже выдумать. Упиваясь безнаказанностью, они подтвердят его мрачные теории, убивая женщин, детей и стариков, терзая беспомощных просто потому, что могут. Большинство из них не окажется ни в тюрьме, ни в сумасшедшем доме — революция и народная воля спишут все! И тут невольно покажется, что до скуки жестокие тексты де Сада пугающе реалистичны. Он не сформировал философию садизма, он вырос и жил в обществе, реализовывавшем ее в полной мере.

Де Сад был продуктом своего времени, но наилучшим: он только фантазировал, причем о том, чего не желал воплощать. Остальные делали.

Хотя тексты Донасьена де Сада называют проповедью безнаказанного порока, кажется вполне очевидным, что порочные герои де Сада наказаны: они одиноки, не знают душевной теплоты, ни с кем не связаны. Их мир, лишенный как Бога, так и ближних, пуст, ведь других людей для них просто не существует, есть только объекты. И возможно, эту мысль проще всего было показать, именно абсолютизировав ее. Да, во многих текстах де Сада жестоких и безнравственных садистов, способных на все, не помещают в камеру за совершенные преступления. Они превращают в камеру собственную жизнь. Нет ничего плохого в удовольствии как таковом, но они лишаются удовольствия, ведь им перестает быть интересно все, включая наслаждение. Так что кроме внешнего мира пустеет и мир внутренний. Мне кажется, мало кому удалось так полно показать убожество и одиночество зла, даже когда оно «торжествует».

Вагоны детсадовской агрессии перемешивались с буйными сексуальными фантазиями. Надо думать, человеку, любящему секс и лишенному его на долгие годы, было о чем помечтать.

Но и здесь кроме порнографических фантазий много насмешки и почти издевательства. Недаром же в сцене фантасмагорически жуткого группового секса, полного насилия, появляется диалог: «А что мне прикажете делать?» — спросил Нуарсей. «Размышлять, — коротко ответил министр. — Вы будете держать свечу и размышлять о превратностях судьбы».

У де Сада откровенно черный юмор, больше всего похожий на юмор детских садистских стишков или мультипликационного сериала «Саус-парк», создатели которого «оскорбляют всех поровну».

«Самый сокровенный долг истинного республиканца состоит в признании заслуг великих людей»

Забавно, что во Франции до сих пор ежегодно празднуется День взятия Бастилии. Жестокая расправа над гарнизоном дала свободу семерым узникам, среди которых было четверо фальшивомонетчиков и один душевно-больной старичок-аристократ, которого родственники попросили держать в Бастилии, так как условия в большинстве клиник для душевнобольных были хуже, чем в тюрьмах.

Штурму Бастилии де Сад отчасти поспособствовал: когда его лишили прогулок, он пришел в такую ярость, что схватил специальную трубу с воронкой (с помощью таких приспособлений заключенные сливали нечистоты в ров) и стал кричать через решетку, что в храме деспотизма убивают узников. Дебошира голым, не разрешив взять ни одной вещи, перевели в клинику для душевнобольных Шарантон. А толпа спустя две недели захватила храм деспотизма…

В 1790 году революция открыла для Донасьена двери камеры. Постаревший, располневший от малоподвижного образа жизни, без средств к существованию (гражданин Сад не мог претендовать на доходы со своих владений, а жена с ним развелась), с одной стороны, вчерашний узник деспотизма, с другой — позавчерашний маркиз и землевладелец. Сыновья маркиза эмигрировали, дочь жила с матерью в монастыре. (Презиравший семейные узы де Сад тем не менее навещал дочку до конца ее дней, хотя был от нее не в восторге, находя ее некрасивой и неумной.)

Маркиз зарабатывал журналистикой, пытался публиковать свои романы и ставить пьесы (без особого успеха), ужасался революционному террору. В это время он сделал немало доброго, например, помог целому ряду людей, чьи жизни были в опасности, бежать за границу.

В первый год свободной жизни он познакомился с 33-летней разведенной актрисой Констанс Кенэ, она была на 17 лет младше Донасьена. До конца дней маркиза (то есть еще на 25 лет) этих двоих связали самые нежные и крепкие отношения, вместе они прошли через многочисленные испытания и превратности судьбы. У Констанс был семилетний сын от первого брака, Шарль, который жил с ними; Донасьен заботливо воспитывал пасынка в духе уважения к матери.

В 1793 году маркиза снова арестовали — за умеренные взгляды, доказательством которых явилось, кроме прочего, спасение родственников жены. А когда он уже находился в тюрьме, всплыла старая история о маркизе, чуть не убившем честную нищенку… Это был конец: теперь его обвиняли в том, что он прикинулся истинным патриотом республики, оставаясь ее идейным врагом. Тюрьма грозила стать последней прижизненной обителью маркиза де Сада: по Парижу шла очередная кровавая волна казней. «За 35 дней мы похоронили 1800 человек», — рассказывал Донасьен о своих собратьях по заключению.

Он уже был приговорен, даже внесен в список на казнь под номером 11-м из 28 назначенных на тот день жертв, но… то ли Констанс Кенэ дала взятку, то ли произошел какой-то сбой в работе отлаженной государственной машины смерти, но маркиза в этот день пощадили. А дальше революция утонула в собственной крови, террор кончился, Донасьен де Сад вышел на свободу.

«Существование мучеников указывает только на то, что, с одной стороны, имеется энтузиазм, а с другой — сопротивление»

Несколько лет прошли в относительном благоденствии. Маркиз де Сад получал кое-какие доходы от своих владений, много писал, не отказываясь от своего прежнего стиля, несколько его произведений даже опубликовали — как анонимно, так и под его собственным именем, что принесло столь желанные деньги и вызвало очередной поток возмущения. Неизвестно, что было бы дальше, но маркиз умудрился осмеять в памфлете «Золоэ и две ее приспешницы» Наполеона Бонапарта и его супругу Жозефину Богарнэ, причем сатира была жесткой, очень точной и вполне узнаваемой, хотя автор изменил имена прототипов.

Текст вышел анонимно (де Сад все-таки не был самоубийцей), однако его довольно скоро вычислили и… снова посадили под арест без суда и следствия. А какой мог быть суд? При задержании Донасьена де Сада обвиняли в сочинительстве аморальных романов, но эти романы уже несколько лет свободно продавали во Франции, а о сатире на Наполеона никто даже не заикался вслух. Так что обвинение было снято, а вот наказание — нет. Маркиз де Сад два года просидел в тюрьме для политических заключенных, затем в сумасшедшем доме тюремного типа и, наконец, снова был отправлен в клинику для душевнобольных Шарантон. Маркизу де Саду было 63 года, следующие 11 — до самой своей смерти — он провел в клинике без права покидать ее.

«Старость редко бывает приятной, ибо с ее приходом в жизни наступает такое время, когда более невозможно скрыть ни единого недостатка»

Правда, это было самое мягкое его заключение. Бывший аббат, а теперешний директор Шарантона Франсуа Симоне де Кульмье был гуманным человеком, он сразу понял, что маркиз — не сумасшедший, и отнесся к этому противоречивому старику с симпатией. Констанс разрешили жить в апартаментах, выделенных Донасьену. Она могла свободно уходить из клиники, так что у маркиза были и книги, и бумага, и хорошая пища. Иногда его навещали взрослые сыновья (старший сын Донасьена рано погиб, к большому горю отца), а с сыном Констанс Шарлем он дружелюбно переписывался. Он по-прежнему много писал и по-прежнему главным образом эротические триллеры с нагромождением ужасов и разврата, теперь на исторические темы. Но кроме прочего, де Сад создал роман «Маркиза де Ганж», где с помощью благородной героини прославлял… добродетель. Принято считать, что «старый развратник притворялся», но человек на склоне лет вполне мог частично изменить взгляды.

Позволялись узнику Шарантона и прогулки в больничном саду. Но главное — Донасьен де Сад имел возможность ставить спектакли силами других обитателей клиники: у директора была теория, что это благотворно влияет на больных. На сцене Шарантона играли пьесы де Сада, классические произведения и сценки из внутреннего мира больных (так что де Сада можно называть праотцом психодрамы: эти представления приносили облегчение страдающим людям). На спектакли с удовольствием ходила публика, в том числе директора профессиональных театров. Несколько раз власти пытались перевести Донасьена де Сада в обычную тюрьму с жестокими условиями или устроить тюремную жизнь в клинике, но Кульмье сумел отстоять своего подопечного.

В последние годы жизни у старенького маркиза с согласия Констанс, разделявшей его взгляды на сексуальность, начался роман с юной дочерью больничной прачки Мадлен Леклерк (мать девушки знала об этих отношениях и, как ни странно, одобряла их: во-первых, надеялась, что дочь наберется у аристократа хороших манер и знаний, во-вторых, рассчитывала, что он составит ей протекцию в карьере актрисы). Мадлен была в восторге от обаятельного и сексуально умелого маркиза. Этот тройственный союз продолжался до самой смерти де Сада. Оставив щедрое завещание в пользу Констанс Кенэ и ее сына, маркиз Донасьен де Сад умер от приступа астмы 2 декабря 1814 года. До последних дней он пребывал в здравом уме и твердой памяти, много писал и предавался эротическим утехам в реальности и на бумаге.